Время - выжженный лес из фольги и стекла,
Это октодекабрь - на рентгене зари
Все отчетливей губ синеватая сталь,

Сквозь старинного сердца темнеющий лак -
Капля снежности. Как попрошу: "повтори"?
Но потухшего в этих ладонях не жаль.

На тарелках - земля, и в бокалах - зола,
Но - не прячься, не путайся - тускло гори,
Скомкав ангела памяти нищую шаль!

Прости, я забыл, что пол-времени пройдено вместе,
Что смолкшие клавиши нами игравших веков,
Уже не опустят блаженно-незрячих зрачков.
Земля - как сгоревшая лампочка в голом подъезде,
На отмели мира, средь липких медуз кошельков -
Что тусклому духу прохадный хрусталь облаков,
Что звонко-безмолвные волны и скалы созвездий? -
Он будет дрожать над узором из трех черепков.

Что я? Неупавший жребий? Раскат последнего акта?
Дождя шершавые руки, сдавивишие дня виски?
Светила в предзимнем небе? Горбатое тело тракта?
Доспех в погребальном струге? Железный венец тоски?

Звон слез, предсказанных Еве, в притихшем гуле театра?
Сквозь хриплой полночи звуки тугая поступь строки?
Неведомый плод во чреве стареющей Клеопатры,
Протягивающей гадюке мизинец пухлой руки?..

Мне снилось биенье моря, ты плачешь, моя Цирцея?
Твои ладони, как листья - пунцовой влаги тумана
В надтреснутый кратер сердца плесни мне, седая Геба;

Мне снилась дрожь перекрестья над нашей последней целью,
Все так же стареют вещи, тревожат под утро раны,
Но сжатые в нитку губы уже не коснутся хлеба -

Свинцовые ногти бриза вцепились в рыжие цепи,
Простуженное дыханье стального левиафана,
Несущего груду жизней в провал дождевого неба...

Дверь, ведущая вверх - мы не знали других дверей,
Мы не видели дальше, чем клетки своих рубах,
Но оставили век, как разбуженный Лазарь - гроб,

Сквозь морозное месиво поля лети скорей,
Над последней атакой посмейся - и плачь, труба!
Пусть строка не найдет стихотворца, а пуля - лоб -

Просто горькая соль переплытых с тобой морей
До рассвета сверкала на пивших тебя губах,
Просто поздняя осень связала последний сноп...

Ухожу. Пусть ноябрь в леденящей утробе
Унесет Караваджо пунцового сквера,
В спину смотрит опавшего клена химера;

Сестры хладность и тленность, как вы мне наскучили - обе!

В сердце тонет весло, рассыпается мера,
И проходит осеннего ветра пантера
Меж безмолвно-прекрасных руин и надгробий.

Звонко падает жребий - в те гулкие дни,
Над которыми в небе - бродячей кометы обрубок,

Вспышкой боли cжимаются темные губы.
То, что мы называли любовью, храни-не храни -

Сердце блещет мгновенье, а после - верни -
Выси звенья - и тяжко-блаженное лоно Гекубы!

Мой огонь замирает - не плачь - протяни
Виноградом померкшего рая подкрашенный кубок.

Ржаво-багровую кромку светила
Переступая, как линию нот -
В сумрак симфонии меркнущих красок;

Как в ледяное молчанье могилы
Пыл любопытного сердца сойдет?
Тускло, как звезды последнего часа,

Теплится звонкая горечь кадила,
Ветер, как падшия листья, несет
Полуовалы покинутых масок...

Так прощается осень с деревьями, ставшими старше,
Тлея пеплом ночей, испещренных течением птиц,
Напоследок подставив лиловые, жесткие губы;

Так по лестнице тела слетает душа - марш за маршем,
Замирая в дверях, чуть дыша, край свинцовых глазниц
Отпивает, как поздней любовью отравленный кубок;

Так, стирая черты мимолетного, милого шаржа,
Закрывается черная книга ресниц;
Я читаю ее эпилог - как нескладно... как сладко... как грубо...

Листья памяти падают в чашу допитого дня,
Предпоследние, самые яркие сны хороня,
Сердце стонет псалтирью, я сам дочитаю - не надо.
Ничего? Ничего - только ночи, страниц и огня.

Звезды вытекли - значит, мой карлик, уже без меня -
Вглубь тобой опаленного, тускло-осеннего сада.
Так глаза королевы обломками прежнего взгляда
Облетали кипящий Конкорд, никого не виня.

Так молчание рая скользит по урчанию ада...

Наши флаги забылись, твердыни без приступа пали,
Как погибший корабль, спит на отмели времени дом,
Помнишь гордые тени, когда-то мелькашие в нем?
Входит Эос иссохшая, бледная, полуслепая;
Мир, в котором мы жили, сжигая дворцы, отступает -
И мне встретились всадники мира, в котором умрем.

Что вздыхаешь, бездонную землю изгнанья копая,
Ее черному чреву свой век принося - день за днем?..

Перезвон подстаканников, памяти верхняя полка,

Неужели все кончилось? Но... я не вижу вины -

Да, слегка постарели, но ветру распутий верны,

Да, конечно вернемся! Но... шарф отпечатался колко,

Окрыленность отпала - и музыка имени смолкла -

И бездомное сердце - одно у бездонной стены.

Серебристым дыханьем проносятся прежние сны,

Но - увы, ваша светлость - вот тросточка и треуголка...

Как последние гривни, истрачены календари;

Где блуждаешь, душа, полустертая, полуживая?

Электрический свет, вырываясь из рук, разрывает

Власяницу и бисер дрожащей осенней зари,

Но глаза ее старше, и губы... гори - не гори!

Вот уже отверзается тусклое чрево трамвая -

И стена из Ион крестовидно застыла внутри.

...а куда ни метил, не попал не разу,

В сумерках - безумец, по утрам - изгнанник,

Что храню? Лишь фразу, бледную как стерх,

Пусть заря запомнит крылья этой фразы.

Влага многоточий капает сквозь грани

Каменного серца, брошенного вверх.

Где шершавый голос, где слепящий разум?

Все дрожит и меркнет в городском тумане...

Заплутался в несказанном. Что же теперь?

Пусть бездонно вздохнет незакрытая дверь -

И по миру прольется причудливый след,

Пусть останется сладость нелепых побед -

И немое величье ненужных потерь.

Нить порвалась, но кто-то, склонившись как зверь,

Наш - на донышке века оставленный - свет

Будет жадно глотать, не заметив - поверь -

Как бездарен и стар наши души пронзивший сюжет...

Наши вирши - дешовка, а вечность потребует крови

За последнюю - самую сладкую - каплю вина,

За касанье кипящего тусклыми звезда дна;

Сон надменнаго разума, теплые морды чудовищ,

Бледный череп собрата прилег на моем часослове -

Или это, гуляя всю ночь, городская луна -

Так беззубо и горько - сквозь мглу улыбается нам...

Очертанья иссякшего века. Без дат, без имен -

Бесконечная ночь, бесконечная память Европы,

Сквозь горячие пальцы струится отпущенный сон -

Его время прошло, его город сегодня сожжен;

Память выпила губы, в потемках теряются тропы...

Только мир облетит, как простертый над полночью тополь,

Только мы облетим - и наверно быстрее, чем он.

Гремят комары на прекрасных развалинах мира,

Со стоном приходит волна - и уходит волна -

Лишь брызги отхлынувшей полночи тают на веках;

Звенит тишина, замирает, как лодка, квартира,

Безсонное сердце, немея, проходит до дна

Все грани, все теплые складки соседского эха,

Бормочет стена, подвывает горбатая лира,

Но время, смывая событья, хранит имена -

И звезды теснятся над горьким путем человека...

Боль по капле сошла, я почти до конца разсказал -

Жизнь растает быстрее, чем сердце успеет найти

Ускользающий ключик в траве заплутавшихся слов;

Подними опаленные гаснущим счастьем глаза,

Посмотри - это пена нахлынувших в душу светил!

Шаг - и с пепельным звоном разсыплется мира стекло...

Возвращенье. К чему эта глупая спешка?

Все, как прежде. Никто на земле нас не ждет -

И никто за простуженной дверью не встретит.

Жребий брошен - ты знаешь, что выпала решка,

Что бездонное время уходит вперед -

И мы в этой игре безыскусны, как дети;

Но простреленным флагом струится усмешка,

И сожженное сердце зачем-то живет -

И в провалы отверзшейся вечности метит.

Парафинно-прохладные пальцы осенней зари,

Как смолкающих клавиш, коснулись опущенных век -

Значит, время не умерло - и всепрощающий снег

Нам дает еще день - или два. Не спеши - повтори,

Как пройдем пыль степей, как разрушим пластмассовый Рим,

А когда его снова отстроят, заложим ковчег -

И свечу одиночества горько затеплем внутри.

Как кратко, как хрупко, как колко -

По краю страницы - и ввысь,

И больше не скажешь: "вернись",

Прости, предрассветного шелка

Прозрачной ладошкой коснись.

Дрожащего света иголка

Вонзилась - ну, значит, недолго,

Но - если отпустят - приснись

У края пустеющей сцены,

Как белая птица из пены,

Как беглого имени рысь...

Кто скажет последнюю цену?

Осеннего солнца сирена

В сияньи лазоревых риз.

Знаю, прожито в пыль. Можно не ждать меня -

Просто присядь на киль в нас погибшего дня,

Повороши года, брошенные на мели;

Да, теперь навсегда, но все-таки - как смогли?..

Что разделить на всех, угли книг хороня?

Вот мой последник век... Ладно. Давай коня,

Корку, порох и соль, в спину - зрачков нули.

Просто на эту боль нам не хватит земли.

Навеки, напролет, на память, не читая,

Уже сказав "прости", не дрогни, не пролей,

Я знаю - не успеть, но все-таки - скорей!

Давай теперь - до дна, - к тому ж она - пустая!

И пусть сорвется вниз, трагически блистая,

Последний ключ, ведь там - наверно - нет дверей!..

Мы променяли мир на бисер фонарей,

Который поутру - конечно же - растаял...

Еще немой вопрос не сжег глухой ответ,

Еще в обломках глаз - любви прощальный след,

Но все чего-то ждем, все медлим почему-то,

Все вертим незатейливый сюжет,

И горьким "да" смываем сладостное "нет",

И пьем - и ловим липкие минуты,

Когда изжиты в прах - десятки лет.

До хрупкого эха, до шага, до мига,

До крошек зари на ночном хрустале,

Умолкшие чувства оставив земле,

Свинцовое тело - остывшим веригам,

Да только... души не дописана книга -

Осталась открытой на пыльном столе.

Все понемногу, все наполовину,

Не Гамлет - разодетый принцем шут -

По звонким стогнам полночи спешу -

Отрезать свой кусок, свой кубок опрокинуть,

Как стражники, деревья смотрят в спину...

Пред кем кривляюсь я, кого теперь смешу,

Когда дрожащей на ветру лучиной

Неровный след трагической личины

На стершемся лице по миру проношу?

Тоску не разделишь на всех - только боль растревожишь,

Как горькую правду, прольешь застоявшийся яд,

Но выпить не сможешь... Луны ледяной судия

Проходит без слов, без сомнений. Ты, ведаешь, Боже,

Как с сердем срослась обреченного духа змея,

Как сердце пытается сбросить змеиную кожу -

И бьется - и трется по темным щелям бытия.

Даже краешка слов, даже мысль подпустить не посмели...

Вновь предзимней зари затупившийся нож

Отрезает пол-мира; Тревожней, немее

Челн прощанья стремится сквозь времени мели,

Осыпается истины, память проходит, как дрожь;

Есть негромкая правда, есть тихая ложь -

И их привкуса я до сих пор различать не умею...

Длинный день. Надоело с нахлынувшей осенью спорить?

Серый кофе свари, карту гибнущих царств расстели -

В наши лета пора бы понять: все богатства земли -

Только гладкие камешки с берега горького моря,

В его розовых гранях рождаются хрупкие зори,

В его бархатных складках исчезли твои корабли...

Что ты ищещь на свете? Подумай. Полтинник в пыли?

Постарайся найти - безконечное, чистое - горе.

Чувств нелепая ложь, безконечная ночь ощущений,

По надломленным звездам струится прозрачная пыль,

Это в бездну последнего сына уходит Рахиль,

Это тени приходят - и шепотом просят прощенья -

Так сурово и нежно, как нежно-серьезен священник,

На пергаментный лоб опускающий епитрахиль.

Все молча сосчитал - и холодно отмерил.

О, если бы забыть звенящие листы

Той давней повести, в которую поверил,

Как верят в первый луч на сколе темноты,

Как жадно трогают померкшие мечты,

Пав ниц пред первою потерей -

В какие сумерки тогда б отверзлись двери,

Какие б сны пришли, урча, как звери!..

Но смотрят с райских круч неяркие цветы...

На замерший мир опускается утра топор,

Пора уже в путь; от росы потемнело весло.

Тяжелые капли услышанных полночью слов

Биенье безсильного сердца уносит, как сор,

Но теплые камни слезами измеренных гор

Расскажут о тех, кто скитание, как ремесло

Всю жизнь изучал - и суровое небо влекло,

И хрупкая вера стирала сомнений узор.

Под куполом луны, на полпути до смерти,

Взбираясь сквозь  страстей полуопавший сад,

Поняв, что буря дней не принесет назад

Позавчерашних грез блистательные сети,

Сошел, как в шахту, в собственное сердце,

И там - на скользком дне - увидел ад.

Умчалось темных снов роящееся племя,

Пал предрассветный флер на гулкие пути -

Не седину пустеющих светил,

Не тень безумья, стиснувшую темя -

Сталь и свинец молитв, безжалостных, как время,

По скалам немоты пытаюсь пронести.

Мало меда вкусил, много горькому духу работал,

Даже счастлив бывал, но от счастья оглох и ослеп;

Но пока еще ноги волочат подкрашенный склеп,

Еще память вкушает минувшего жгучие ноты,

И пылают уста - и по-прежнему жаждут чего-то -

Лишь вздыхает душа, не взрастившая истинный хлеб

Над случайным, земным, испеченным из пепла - и пота...

Мы немножко хитрили, а хитрость - обертка беды,

Так что лжец лжет себе, и предатель себя предает.

Вечереет... По пеплу Содома вздыхающий Лот

Поднимается с ведрами горькой пустынной воды -

Как бы ты ни любил, от любимых останется дым,

Как бы ты ни спешил, будет туг, как петля, поворот.

Угли сна 

обожженное сердце забыло,

Тишина

раздувает рассвета кадило,

Ночь уходит безмолвно и грозно, как лев.

Где-то шепчет осеннего ветра могила,

Где-то давняя боль на часок отступила - 

В фиолетовый воздух сошла, догорев.

Сквозь глыбы ночей, как погибшего флота огни -

Предзимние звезды. Над сердцем склонилась тупая,

Пьянящая тяжесть бездумно прочитанных книг,

Кончается воздух, светило живых отступает -

И в жертву Гекате приносит янтарные дни,

А небо - бездонней, мы неба отпили - и пали;

Поплачь, никого не вини, ничего не храни.

Не вини, не гони, не моли -

Дни уходят - от эха, от хлеба -

Вниз по скату - к созвездьям в пыли,

К теплым трещинкам скифскаго неба,

К карим взорам хазарской земли -

Как покинутые корабли,

Ускользая сквозь ризы Эреба.

Пир лета притих, прицепился репей

К блестящей от старости ткани сюжета,

Над чашей, в которой - ни дна, ни ответа,

Как брошенный пес, наклоняйся - и пей

Сапфирные грозди прощального света,

Размашистый почерк осенних степей,

Лиловые розы забытых поэтов...

Зачем нам оставленно именно это?

Как шорох лавров мил прощальному успеху!

О чем заплачешь ты, когда тот самый час

Коснется нежным водопадом меха

Полуоcлепших чувств - и вновь (в который раз!) -

Беззвучно улетит, оставив нас

На растерзанье городскому эху?

День вытек сквозь грязные стекла, кончается яд

В разбитой чернильнице, шепчется ветра кривая;

Как лава, на меркнущим стогнам стекает закат,

Пурпурными складками язвы сует укрывая -

И юные Гипнос и Танатос сходят на град -

Летят - и лампадки измученных душ задувают.