Ты знаешь, душ суровый Врач,
Как веку предстою,
Как наш с ним 35 матч
Кончается вничью.

Не слишком сложно душу в рвань
Щемящих звезд одеть,
Но как у века взять реванш -
По крайней мере, где?

Вперед - по хрупкому мосту -
Смелей, душа, иди -
Ведь Родос тут - и прыгать тут;
Что там - не нам судить!

Как в самый день Бородина,
Давай, солдат - налью
Тебе последнего вина -
А дальше - хоть вничью!

Ко мне зашла звезда,
сожженная тобой,
Последним из живых,
державших розы рая -

На вечер? навсегда?
но безответна боль,
Оставьте русский стих -
он умирает.

Но, запахнув плащи
уже не юных тел,
Но сердца парашют
сложив, разгладив стропы -

Поверь и трепещи -
на страшной высоте
Сорвусь - и задышу
тобой, Петрополь!

Пусть выспренним ямбом в кромешную в тьму,
Пусть в небо, пусть в яму, но ведь - одному!

Пусть стомиллиардным - ведь страшно, как первым,
По стеклам мансарды, по веточкам нерва,

По спящей Европе - чтоб пальцы прочли
Сонеты с надгробий иссохшей земли -

Он знает лазейки... Но тише - не смейте! -
Он дышит на синее зеркало смерти -

Сквозь Дании духа ночную тюрьму,
Но - руку! - Офелия снится ему...

Седины силуэт,
тень одежды на трещинках стула,
Исчезающий дом,
ожиданья поющая ось -

Не о сказанном, нет -
а о том, что от нас ускользнуло,
Лишь, коснувшись крылом,
в серебристую даль унеслось.

А, когда ты придешь,
мы раздуем лохматое пламя,
Наш рассвет будет нем,
как остывшая сковорода.

Что вчерашнее? Ложь -
вспомним то, чего не было с нами -
И - я знаю - не будет - ни с кем,
ни за что, никогда.

Великое отступление

Победитель - тот, кто в себе придавил молву.
Надо много сил - попроси у стального солнца,
У свинцовых сосен, у рыжих репьев во рву,
И - терпи - при любых вестях - ведь еще придется
Отступать до святынь Москвы - и отдать Москву.

Но зачем это слово вырвалось? Я живу,
Семена моих глаз еще в борозду не пали,
Мое сердце еще не прыгнуло в синеву,
Мы опять разбиты, преданы, отступаем,
Но последний из нас, отстав, подожжет Москву!

Щебечет дорога, но голых пространств не поклонник,
Уж лучше - одни на забытой в архивах планете -
Останемся в доме, где нежно-щербат подоконник -
И письменный стол утомительно-ветхозаветен.

Обжитые памятью вещи - и взрослые дети -
Что так же удержит над краем сурового мира?
Но снова не спал - в дырах сердца витийствовал ветер -
И рваная ночь разрождалась конем командира...

Шаг, который выбил души стекло,
Миг меж тихим "хрупки" и черным "тленны",
Напоследок в бездну вонзи весло -
И лети сквозь мрак непослушных слов -
В предрассветье, в ртуть и свинец вселенной.

Здесь земля кончается - дай воды,
Лишь шипящий выдох - и сны свободны,
Как по звездам тонкого льда следы,
Как клочки утраченных книг, горды,
Как просторы зимней земли, безплодны!

Почти уже рассвет - струится тень, бросая
Осколки вечности в сиреневой пыли,
Кусочки звезд... Пора - прозрачно угасают
Снов тонущие в небе корабли
Как мы пойдем туда, знакомых душ касаясь -

И окунаясь в них? В последний раз верни
В твоих ладонях спавшие планеты,
На дне твоих молитв растаявшие дни,
Мы будем вместе - там, куда не брызнет лето -
Лишь мой картонный меч со мной похорони!

Запомни - все было, а будет - лишь дождь.
Не рвись - откричавшую боль не вернешь,

И новой - охрипшей - уже не заменишь.
Лишь капля со дна, поднимаясь по вене,

Твой мир розоватым огнем озарит,
А может - бежать, бросив времени щит?

Лишь - там, куда нету полночного рейса -
Приляжет душа. Затаись - не надейся -

Пусть смолкнет - и берег, казавшийся сном,
Вдруг ясно предстанет в сияньи ночном.

Еще не сросся мир, еще рассвет не высох,
А клинописный дождь уже влечет меня,
Больной трамвай хрустит оберткой дня -
И в клекоте стихов трепещет лук Париса...
Вздохнуть - как опустевший плащ обнять.

Но вновь, вгрызаясь в дни, скрежещет сердца крыса;
Пора ряды фигур поправить - и понять:
Весь темный плеск душевного огня,
Весь светлый сумрак книг - на корни кипариса -
В такой же хрупкий день придется разменять...

Все думал: мы будем... но - подлое чувство: мы были!
А что-то все держит в надтреснутом теле -
О чем-то последнем забыли,
Над чем-то - на долю секунды - застыли -
И вновь - дребезжащей походкой - сквозь мир полетели...

Но - смолкнем - уже преклонилось холодное солнце
К железным ступеням привычного ада,
Над входом пар времени вьется...
Зачем это черное сердце все бьется?
Увы, я не знаю - но может быть, знать и не надо...

Я оставил глаза
в хризантемах полночных обоев,
Я вернулся назад
хрустом времени, шорохом хвои,

Не гони - я дышал,
гладил землю стремительной тенью,
Просто ноет душа,
видя неба стальные ступени.

Снова ночь - приходи
в обожженные звезды глядеться,
В ускользающий диск
все на свете узнавшего сердца -

Попытаемся жить,
гладить иглы лохматого мрака,
Только как переплыть
бездну глаз, разучившихся плакать?

Безсильно, безкрыло
упала в подушку душа -
Еще не могила -
еще неуверенный шаг

В закат, за которым
не спросим уже ни о чем,
Но лошади - шпоры,
но страннику - посох и челн.

Засохшие звезды,
последняя сладость - дышать,
Израненый воздух
проталкивать в грудь неспеша.

Вдоль неба, вдоль боли
спускаюсь с придуманных гор,
К последнему бою
под выцветший флаг созывает фальшивящий горн!

Отыграло, отныло, в очах оттемнело -
Но еще есть вино - и еще есть одна,
Опаленная общим рассветом вина.
На одно - растворенное меркнущим воздухом тело -

Две - проросших корнями друг в друга - но разных - души.
Но я знаю - сегодня мы выпьем до дна -
Обреченно, торжественно и неумело -
Эту бездну, которой ни вырвать уже, ни зашить,

Но прошу - если можно еще не спешить -
Не спеши, чтоб мгновением дольше последнее небо алело!

Край дороги, теряющий краски,
Все безжалостей осени жало,
Все томительней, все невозможней
Небо в чашке остывшего чая -

Мы храним потемневшие маски
Отмелькавших в ночи карнавалов -
И в камнями украшенных ножнах
Деревянные шпаги скучают.

Чем мы стали? Сиянием пыли -
Те же книжки, газетки, надежды
(Ведь когда-то мы были не против) -
В тех же сумерках - те же сомненья...

Жизнь прошла, а меча не купили,
Только бисерно блещут одежды -
Продолженьем поношенной плоти,
Самым горьким из всех обвинений.

Мы как-то уродливо, глупо крылаты!
Скрежещут стихов заржавевшие латы,

Сквозь полночь - на свечку, на крик, на удачу
(Скорее бы рухнула белая кляча!)

Но нам, дон-кихотам, неведомо счастье -
Залазь, старина, в театральное платье!

Не надо, что болен, что брошен, что ранен -
Свой шлем из фольги не забудь на диване!

Ты будешь всемирным, сверкающим, юным -
Лишь вдарь по поэзии сорванным струнам -

И надо ж! Их смех - хрипловатый, но милый -
Блеснет над бурьяном ходячей могилы!

В прицел рассвета - быть может, рай -
а может - просто промерзший сад...
Застынь, предательский блеск пера,
в стальных от времени волосах!

Не жди улыбок, не помни зла,
сегодня - поздно, сегодня - в бой,
Подняв на галере сердца флаг
с крестом и адамовой головой.

Вперед - не горби усталых плеч,
ни жди подмоги. Весь снег - ничей,
Псалтирь ведь - тоже немного меч -
еще тяжелее иных мечей.

И пусть корона сверкнет в пыли -
взгляни - и мимо. О ней - потом.
Твои - три аршина родной земли,
а большего не приобрел никто.

Когда земля дотла
сожжет твой дерзкий след,
Когда на шрамы лат
осядет пыль побед,

И в чаше седины
утонут сласть и боль,
Когда отпустят сны -
тогда - в последний бой.

Оставив сыну меч,
слуге - багровый стяг,
Безумцам - славы смерч,
жене - любой пустяк,

Не царь, а человек,
дышавший только миг -
Сердечной бездны брег,
дождя и слез язык...

А век? Чем станет век?
унылой стопкой книг.

Отплытье адмирала Того

Ряды цепей и мачт - эскадра, как поэма,
Приказы розданы - в 5:30 ждать вестей.
Зажмуриться на миг, вдохнуть - бросок костей -
И сладко стонет кровь. Но вздох - и сердце немо.
Над самой ледяной из всех смертей
Цветут твоих форштевней хризантемы.

А ты умел дышать, не тронув юный цвет?
По бритве ветра быль соскальзывает в небыль -
И кто потом прочтет свинцово-пенный след?..
Но не ложился штаб, но над Микасой - "Z",
Снег - и улыбка северного неба -
На сущий миг - на 38 лет.

...и некого позвать - и некого винить,
Ладонь прошла сквозь ледяное пламя
Давно умолкших книг. Как воздух сохранить?
Молчат ушедшие пред нами

Сквозь двери, затворенные для нас.
Смолкает сердца чтец, в бездонном храме пусто,
Что нам осталось? Два десятка горьких фраз,
Седая суета искусства,

Нагих, предзимних чувств сосущий душу шум -
Что дальше? Не ответит дерзкий ум.

Бонапарт под Реймсом

Ему еще блещет лихая улыбка событий,
Над тающим полем смолкают команды и горны -
И ночи - последней для многих - сгущается тлен,

Но время уже потянуло прозрачные нити,
И ангел, плывя над Парижем взъерошенным, черным,
Уже отпирает затворы невидимых стен.

Иную звезду кто-то видел в багровом зените,
Все тихо - лишь возится с печкой казачий просфорник,
И старый священник читает: "Отъ мерзкихъ устенъ,
Отъ сквернаго сердца..."

Что, душа, доблистались -
до хрупкого дыма, дотла,
Но под сердцем остались
стихи, как осколки стекла -

До последнего раза,
до той снеговой полосы,
За которой - все сразу -
умолкнут земные часы.

Возле этого вздоха
лишь точка сверкнет на черте,
Позади - мир, эпоха,
а там, впереди, в темноте -

То ли взор, то ли голос,
пронзающий гибнущий дом -
Так - и сиры, и голы -
с последнего пира пойдем.

В годовщину оставления Бонапартом Москвы

Плачь, дерзкий век! Ты ничего не смог
Ответить тишине монашеского гроба -
Благоухает миг твой самый чистый слог,
Благоволит лишь час твой низкий бог -
А дальше - немота и злоба.

Плачь, хрупкий век! Безмолвно-белый Стикс
Блестит сквозь серебро струящихся акаций,
Блеск славы - вновь и вновь - успеет расплескаться,
А сфинкс Египта - и России сфинкс
Молчат над прахом корсиканца.

Пол-земли позади, в крысьих папках желтеют эскизы,
Но пожары влекут - и ботинки послушно спешат,
И над рокотом полночи время идет по карнизу...
Но ты помнишь, чьей крови подтеки чернеют, душа,
На твоих позлащенных - и грубо заштопанных ризах?

Ты еще забыла, чей мукой очерченный взор
На тебе отпечался - нем и мучительно-близок?
Синеватая лампочка сердца, зари коридор,
Неподъемные крылья, все время влекущие низу -
И в неведомый день уводящий над бездной - узор.

На стылой постели
остались лохматые, юные крылья,
До дна долетели -
до легкого вкуса прощанья допили.

Ты теплишься, время?
еще обещаешь пьянящие звезды?
На жаркое темя
топор пустоты опускается - поздно!

Свое отмечтали -
порой - уже тени, порой - еще люди;
Но выстрел в финале,
царь-пушка моя неказистая, будет?

Я думаю - будет,
не зря же в нас бревна закатов горели -
И - в спину - Иуде:
"Пора мне... беги за деньгою скорее!"

Сегодня небеса - как звонкая вода;
О, замершей земли блаженная зола!
Чуть солоней жемчужно-белый хлеб

Известняка тех стен, что ставят навсегда.
Плывут и тонут облаков колокола
В нагих деревьев розовом стекле,

И брошенный цветок - как падшая звезда
За синим лацканом последнего тепла,
Которое я видел на земле.

Я выбрал, мой ослик, дорогу, ты - сено и кров;
Додумаем после - луна, заглянувшая в хлев,
Насвищет нам танец мучительно-чистых листов
На книге скитаний души по прекрасной земле.

А скоро - заря вполнакала, проспекта труба,
Мы жили - и жизнь подавала то камень, то хлеб;
Но я видел счастье - в золе на потухших губах...
Чтоб нам возвращаться - из сумерек - к этой золе!

Время - только б не зря ты лилось по встревоженным струнам!
День среди ноября - удивительно нежный и яркий,
Как святая вода - зримо-звонкий, нетронуто-юный.

Уплыву навсегда по теченью опавшего парка,
Утону сквозь асфальт, допивающий позднее солнце,
Налетает строфа, как ребенок, слепой от подарка,

Холодит и скрипит разболтавшийся метр стихотворца -
Что ты медлишь, пиит - или ржавому сердцу не жарко?

Что, если останется час - и линованный лист -
И брызнут чернила случайного припоминанья
Из серой бумаги трамвайно-струящихся лиц?

А сердце забыло железные розы изгнанья,
А лилии первого снега попрала заря...
Но что заблистает? Прозрачная горечь признанья -

Иль сладкие угли святынь, потревоженных зря?
А может - поношенной памяти детское платье,
Как флаг, заклокочет в лиловых руках ноября...

Но что ж я последние строчки так глупо истратил!?

Что мне вспомнить, прохладную тень обнимая?
Как капризное сердце казалось безбрежным?
Как скользила по жилкам рассвета прямая?

Можно быть до утра отвратительно-нежным,
Можно даже уплыть по вселенскому горю -
Но все это - игрушки - есть спор с неизбежным -

И ничтожнейший шанс устоять в этом споре.

Кто тайком усмехается снам, посылаемым мне?
Или кто подарил мне помятую маску поэта? -
С ней расстаться, как с сердем - и даже немножко больней;

Наши звезды чернеют на отмели лунного света,
Наши кости скучают по черному чреву земли,
Под мостом пролетает со стоном ноябрьская Лета -

Время пробовать вам то, что наши сердца не смогли -
Не испили, пролили, в ночи разомкнули объятья...
Не посмел с ускользающей пулей обняться в пыли -

Как посмею заплакать, прижав твои старые платья?

...а цена? Кто любил, не запомнит цены.
С высоты утопающей в утре звезды -
Через слезы и пепел сгорающей в пальцах свечи -

В глубину умолкающей в сердце струны.
Просто небо расправило крылья беды,
Просто время пришло - собираем мешки и мечи,

Мир стал площе - и мы в нем уже не нужны,
Не ропщи: "что осталось?" - остались следы,
И, когда будут гаснуть осколки земного - молчи!

Из рассвета земля проступает по капле. Земля ли?
Время, громко дыша, подступает, склоняется сонно,
Укрывает, жалеет, теченье на миг замедляя...

Мир - божественно-бледный, слепящий, лазурно-зеленый.

В полной памяти, в среду, постом, на Сосанну и Евпла,
Улыбнувшись дороге и хрупкому пламени кленов,
Причастился земли и кадильного пепла.

На углях гордых губ полнеба сожжено,
Безумье принесло израненные крылья -
Рванулось ввысь - и вновь осыпалось на дно.

Над сердцем - тот же храм из седины и пыли,
Да, отстучали жизнь задорно и легко,
Да, с нежной важностью по жизни отзвонили,

Но не вернется сласть и новизна грехов,
В кармане вечности нащупана прореха -
Засохшие цветы уже чужих стихов

Несу на свалку городского эха.

Город хохощет и свищет, едва заглушая
Плеск Ахерона, бегущего в толще сердец.
В кратере вечера горькое с горьким смешали.

Как из бумажных цветочков - нетленный венец,
Так из бумажных словес плеть судьбы не сплетают.
Все, что имело начало, имеет конец,

Все, что во мраке сверкало, во мраке растает.
Но - так случается - час или два до конца;
Время присело, задумчиво, тихо листая,

Как обгоревшие книги, наши сердца.

Тусклые тысячи живших случайно,
Искорки истин укрывших плащами,
Жадно хранивших нелепые тайны -

Вот леденящая сладость прощанья -
Можно хоть с каждой пылинкой проститься,
Можно неспешно собрать обещанья -

Целую ванну - и в ней утопиться.
Но к неизбежному - легче вслепую -
Пусть угловатого воздуха птица

В замершем сердце присядет, как пуля.
Или - пока не вскрывая ответа,
Как театральная шпага, тупую

Боль - донесу до полоски рассвета?

Теперь о том, что не вместилось в книге сей -
Погасли тополей прохладные колонны,
Волна рассыпалась. Мы разбежались - все -

И складка этих уст не помнит обожженных,
Промерзших чувств (о, полустертые пэоны!) -

Но помнит запах Пенелопы Одиссей,
Но сходит бледный Дант по плитам Ахерона,
Как пес соседки по фонарной полосе...

Ты звал земной любви щемяще-сладкий сон?
Ты ждал?.. остался том, утративший названье,
В ладони тает первый снег имен,
Как горек всепрощающий закон!
Сходящие в сей сад, оставьте упованье...

Но полно - мир плывет по зеркалу страстей
На броненосце пыщащих привычек,
В закате меркнут островки детей -
А ты?.. все помнишь свет по линии ногтей
Сквозь толщи адовы позвавшей Беатриче!?

Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен...
Входящие, оставьте упованья.
            Inf III:5-9

Что ты мечтал купить на жалкие гроши
Бескрыло-грузных грез - и тусклых озарений
Своей, за краткий век истраченной души?

Теперь пора - присядь на скользкие ступени,
Поройся в сумерках событий - не спеши,
Поплачь, обняв земли недвижные колени,

Но имя всех имен - прошу - не вороши.
Ему прозрачно все - и светочи, и тени,
Но - поздно - тает лед пронзивших нас вершин,

Мы в пляске времени неслись без сожалений -
Теперь хоть сожаленьем не греши!

Уста и ланиты - как маска из гипса,
Но очи исполнены круговращенья
Огня зарожденья, земли умиранья,
Воды возвращенья. О, вещие знаки!

Но поздно - Улисс покидает Калипсо,
Пред ним - дымка дома, сладчайшее мщенье,
И снова - бездонные годы изгнанья...
Но ветер крепчает, но чаша Итаки -

Она, о которой так жадно молился -
Уже наступает на край воплощенья,
Уже упирается в воспоминанья,
Уже задевает за вещи и зраки -

Все звонче, все жарче, все ближе во мраке!

Вот лестница потерь, там - гулкий храм мечтаний,
Ты знаешь - все сошлось, ты видишь - я один,
Но, горький друг, еще - хоть миг не уходи!

Все, что шептала жизнь - лишь падших листьев танец,
Ты знаешь, бедный друг, тоска не перестанет,
Пока парчу на сталь не сменит паладин.

Еще не пролиты свинцовых слез дожди,
А синий уголек конца земных скитаний
Отчетливей горит - и меркнет - впереди.

Мы предали дни, переставшие сниться,
Сиянье души, уходящей ко дну,
И флаг на закате, и кости на флаге.

Глаза перепрыгнули через страницу -
Кто слушал беззвучье? Кто знал тишину,
Скользящую бисерной каплей по фляге,

Входящую мягко и властно, как львица?
Истрачена мелочь последних минут -
На что? На прекраснейший дом из бумаги

Средь гама и копоти вражьей столицы.